«Beruf» объединяет оба значения: как обыденное, так и возвышенное, тогда как в русском языке они разделены, да и слово “призвание” не передает, как мы увидим далее, всего смыслового богатства немецкого эквивалента. Автор этого лингвистического открытия - замечательный немецкий  культуролог, социолог и историк Макс Вебер (1864-1920 гг.) - объясняет его следующим образом. “Beruf” - слово относительно новое. Оно  впервые возникло под пером Мартина Лютера, переводившего Библию на немецкий язык. До него соответствующее понятие Библии передавалось посредством слов «Werk» (дело) и «Arbeit» (работа), и только после его перевода слова, аналогичные «Beruf», появились в языках народов, принявших в своем большинстве протестантизм. Новое слово понадобилось Лютеру для того, чтобы выразить новую идею. Beruf - не просто призвание, а призвание божественное. Бог предназначает человека к определенному виду труда, вера проявляется в прилежном исполнении этого предназначения. Божественный статус труда - такова была идея, которую утверждало понятие «Beruf» и которой со временем суждено было стать мощным духовным фактором капиталистического преобразования Западной Европы.

 

Итак, христианин должен верить, что он призван Богом к труду и должен быть достоин своего призвания. При этом конкретный вид труда значения не имеет: все профессии равноценны в глазах Господа. Как об этом уже говорилось в статье, опубликованной «Партнёр» № 9/2005, в основе мировоззрения Лютера лежала идея несопоставимости бесконечного величия Бога с мирскими делами. Для понимаемого таким образом Бога не могло быть различий и между разными видами труда. «Все дела, как великие, так и ничтожные, равны перед лицом Твоим», - учил Лютер. “Труды монахов и священников, какими бы тяжкими  и святыми они ни были, ни на йоту не отличаются в глазах Бога от трудов крестьянина в поле или женщины, работающей по хозяйству”. И еще: “Я есмь человек, а это более высокий титул, чем князь”, потому что князей создали люди, а человека мог создать один только Бог. Эти и другие подобные им высказывания Лютера, часто цитируемые в посвященных ему исследованиях, отображают наиболее радикальные стороны его мировоззрения. Надо ли говорить о том, как глубоко враждебна была эта система взглядов всему феодально-церковному обществу Средневековья, обществу, в котором “хозяева жизни” гордились не столько умением зарабатывать деньги, сколько умением их тратить?

Вместе с тем, следует иметь в виду, что взгляды Лютера формировались в течение десятилетий, постепенно изменяясь как в силу внутренней логики развития его мыслей, так и под воздействием внешних обстоятельств. Поэтому говорить о “системе взглядов” можно в данном случае лишь весьма условно: перед нами, если воспользоваться соответствующими терминами, “слабо интегрированная система”, не лишенная внутренних противоречий и с множеством “внесистемных элементов”. Противоречия  были неизбежны, ибо они вытекали из самой сути Реформации, утверждающей новые идеи посредством отсылок к авторитетам прежних дней («Партнёр» № 7/2005). Лютер провозгласил таким авторитетом Библию, но концепция божественного призвания не согласуется с известным библейским утверждением о труде, как о проклятии, наложенном Богом на всех потомков согрешившего и изгнанного за это из рая Адама. Не жаловал труд и Христос, приводивший в пример птиц небесных, «которые не сеют, ни жнут... и Отец ваш Небесный питает их» (Матф., 6: 26). Установлено, что в Средние века слово"Arbeit" означало не только "работу", но и "нужду", "муку", "заботу", "наказание".

Пытаясь покрепче связать между собой «веру» и «труд», Лютер на протяжении многолетних творческих исканий неоднократно приводил дополнительные соображения о престижности труда. Так, он убеждал себя и других в том, что тот, кто следует божественному призванию, помогает другим людям, участвуя, так сказать, в общественном разделении труда. Тем самым прилежный труженик выполняет известную библейскую заповедь: проявляет свою любовь к ближнему. Ссылки на Библию в глазах реформатора были самыми весомыми доводами: он приводил в пример Богоматерь, которая трудилась и после того, как узнала, что станет матерью, апостола Петра, который был "из рыбаков", Адама, до изгнания из рая возделывавшего сад Эдемский. Воспроизводил Лютер и традиционную для церкви точку зрения на труд как на средство обретения духом господства над грешной плотью, проповедовал на темы “кто не работает, да не ест” (апостол Павел) и “лень - мать всех пороков” (Цицерон). И всё же основным стимулом должно было быть желание прилежным трудом продемонстрировать Богу приверженность своему Beruf-призванию. Приверженность бескорыстную, ибо стремление к прибыли, превышающей скромные личные потребности, осуждалась. Не следовало надеяться и на то, что труд «спасет душу»: Бог Лютера дарует «спасение» не за "трудовые заслуги" и "добрые дела", а лишь по своему непостижимому волеизъявлению.(«Партнёр» № 9/2005). По существу, речь шла о воспитании нового человека - добросовестного (от слова "совесть") труженика, для которого труд должен был стать глубоко осознанным нравственным долгом.

 

Можно усомниться в том, что наставления Лютера, даже с учетом его высокого религиозного авторитета, могли сами по себе заметно повлиять на такую важнейшую характеристику любого общества, как отношение к труду. Однако призыв Лютера свое действие, по крайней мере, частично, возымел. Объясняется это теми изменениями в отношении к труду, которые стали происходить в средневековом обществе задолго до Лютера: его идея о божественном призвании легла на хорошо подготовленную почву. Более того, сама эта идея, при ближайшем рассмотрении, оказывается не такой уж и новой.

Кем же были люди, с готовностью внимавшие тому, как Лютер возвеличивал труд, находя для этого всё новые и новые доводы? Отношение средневекового общества к труду было далеко не одинаковым и заметно менялось от века к веку. "Темные века", наступившие вслед за гибелью античной цивилизации и "варваризацией" Европы, привели к хозяйственной деградации. Наиболее многочисленная часть населения - земледельцы существовала на грани выживания. “Средневековый Запад - это, прежде всего, универсум голода” - отмечает французский историк Жак Ле Гофф и указывает как на одну из причин отношения к труду, сложившееся в раннем Средневековье: "Германские завоеватели привнесли презрение воинов к трудящимся, христианство - презрение ко многим видам мирской деятельности". Медленное развитие экономики ощутимо ускорилось лишь к X в., тогда же начало меняться и отношение к труду. Вначале - к труду крестьян. У известного российского исследователя средневековой культуры Арона Гуревича мы находим относящееся к концу ХI в. перечисление грешников, которых ждет ад. В нем, наряду с неправедными священниками, рыцарями-грабителями и купцами-обманщиками, указаны почти все ремесленники, тогда как крестьяне отсутствуют, "ибо ведут простой образ жизни и кормят народ божий". Францисканский проповедник XIII в. включил в "единую семью Христову" уже "все состояния мира", кроме бродяг, евреев и жонглеров. (Дальше можно спросить, как в известном анекдоте: а почему жонглеров?) Отрицательное отношение к жонглерам сохранялось еще долго, потому что они считались слугами дьявола.

 

Составителем процитированного реестра грешников был Бертольд Регенсбургский – один из наиболее примечательных религиозных деятелей немецкого Средневековья (современники сравнивали его с пророком Илией). А. Гуревич рассказывает о многотысячных толпах, собиравшихся, чтобы послушать его проповеди. Трибуной служила специально сооружавшаяся для этой цели башня с флагом, по которому слушатели могли определить направление ветра и расположиться так, чтобы было лучше слышно. Как гласила легенда, некий подневольный  пахарь, мечтавший прослушать проповедь Бертольда, но вынужденный продолжать работу, услышал голос проповедника на расстоянии в несколько десятков миль. В одной из дошедших до нас проповедей Бертольд наполняет новым содержанием евангельскую притчу о деньгах (пяти талантах), дарованных господином своему рабу (Матф., 25:14-30). Проповедник  призывает слушателей отчитаться перед Богом в том, как они употребили полученные от него пять даров.

Первый дар - это мы сами. Для того чтобы отблагодарить создавшего нас по своему образу и подобию Бога, мы должны "по своей воле привязаться к добру", - учил брат Бертольд. Второй дар - это служба (amt), к которой Он предназначил каждого из нас. Все должности необходимы обществу, и никто не должен оставаться праздным или мечтать о должности более высокой: "Ты должен быть тем, кем хотел видеть тебя Бог". Дар третий - время, отпущенное для жизни. Оно предназначено для трудов, молитв и добрых дел, а не для того, чтобы проводить его в праздности или растрачивать на игры и танцы. Четвертый дар - имущество. Его надо употребить для удовлетворения естественных потребностей всей семьи и на нужды благотворительности, избегая излишеств, вроде дорогих одежд. Божественным даром провозглашается и любовь к ближнему, но при этом Бертольд понимает чрезмерность заповедей Торы и Евангелия о любви к ближнему, как к самому себе. За 13 веков до него этого же мнения придерживался, видимо, и еврейский мудрец Гилель, который призывал не делать другому то, что неприятно тебе. Бертольд советовал желать ближнему своему того же, чего желаешь себе. Ведь если у меня есть два хороших одеяния, а у ближнего только один плащ, я не поделюсь с ним, - самокритично признается проповедник.

Проповеди Бертольда Регенсбургского интересны еще в одном отношении: они позволяют привести дополнительные доводы для решения проблемы, которая уже не раз возникала в прежнем изложении. Речь идет о взаимовлиянии материальной и духовной сторон исторического процесса. К XIII в. вольные города Средневековья, ставшие центрами ремесла и торговли, заняли прочное положение в западноевропейских странах. Именно в этой бюргерской среде складывалось положительное отношение к труду и к собственности, и, как следствие этого, забвение евангельских заповедей, труд и собственность отрицающих. Вместе с тем, на середину XIII в. приходится период 20-ти летнего междуцарствия, когда переход имперской короны от Штауфенов к Габсбургам ознаменовался политической и хозяйственной анархией. Вращаясь в гуще народной, Бертольд воспринимал ее чаяния и в яркой форме выражал их в своих проповедях, объявлял угодными Богу и ведущими к "спасению души". Отражая новые настроения общества, проповеди, в свою очередь, оказывали на эти настроения сильнейшее влияние, стимулируя хозяйственную жизнь.

Об аналогичных связях учения Лютера с оказавшейся в кризисной ситуации бюргерской средой его времени говорилось ранее «Партнёр» № 4/2005 и «Партнёр» № 7/2005). В обоих случаях перед нами скорее проявление "механизмов истории", нежели осознанная деятельность выдающихся личностей: оба проповедника, подобно пророкам, провозглашают якобы открывшиеся им Божественные истины, но "под традиционной теологической формой таится новое, земное содержание - таится, судя по всему, и от сознания самого проповедника" (А. Гуревич). Зададимся вопросом, возможна ли обратная последовательность, при которой вначале проповедник излагает противоречащие Евангелию идеи о труде, внезапно его осенившие, а затем, в результате  проповедей, возникает городская культура? Согласимся: такой идеалистический в своей основе ход событий трудно себе представить.

 

Наряду с проповедями Бертольда, еще одним зримым выражением высокого статуса труда в средневековой Европе XIII в. являются скульптуры, барельефы и витражи готических соборов, где к этому времени изображения традиционных библейских персонажей дополняются сценами труда крестьян и ремесленников. Часто средства, необходимые для украшения храма витражами (витраж стоил столько же, сколько дом в Париже), жертвовались цехами ремесленников, которые получали при этом право самим выбирать изображения. Обычно это были святые, покровители цеха, что само по себе уже говорит о высоком авторитете труда. В качестве примера можно привести сохранивший много витражей XIII – XIV вв. Фрайбургский собор, где наряду с изображениями сапог, бочек, ножниц и пр. соседствует хорошо знакомый нам силуэт “хлебобулочного” изделия - брецля (на торжественном ярко-красном фоне).

Как утверждают культурологи, XIII в. - время наивысшего расцвета средневековой культуры. Он стал также и временем “реабилитации ручного труда”. Двумя веками позже этот процесс превращения труда из божественного наказания за грех Адама в божественное призвание, из «Arbeit» в «Beruf» нашел свое завершение в протестантизме.

(Продолжение следует.)