Дина Рубина: «У каждой книги – свои узоры…»

Интервью номера

В нынешнем апреле известная и всенародно любимая писательница Дина Рубина совершает турне по городам Германии. В преддверии этой поездки мы поговорили с Диной Ильиничной

Одна из самых читаемых в России и во всем русскоязычном пространстве писательниц, она давно живет вне России. Уехала с мужем-художником и двумя детьми еще в советские времена, в конце 1990 года, не имея и тени того литературного имени, которое у нее есть сегодня. Ну, а потом пошли у нее книжка за книжкой, роман за романом: «Вот идет Мессия!», «Синдикат», «На солнечной стороне улицы», «Почерк Леонардо», «Белая голубка Кордовы», трилогия «Русская канарейка», серия «Наполеонов обоз»... Ее романы издаются стотысячными тиражами, читаются на одном дыхании. И при этом – что поразительно при такой плодовитости – это тонкая изысканная проза, филигранный стиль, сложнейшего плетения сюжеты...

– Год назад мы говорили о Вашей последней книге. Это был «Маньяк Гуревич». В российских библиотеках, как я узнала, читатели стоят месяц и больше в очереди, чтобы прочитать трогательную и смешную историю жизни этого доктора Гуревича. Ваши книги становятся бестселлерами сразу и все, без исключения. Вы ориентируете себя, когда пишете, на то, чтобы завоевывать успех у публики?

– Знаете, я недавно была на Кипре, северном, турецком. Привезла оттуда ковер – идиотская покупка, большая доплата за вес в аэропорту, ну и сама чуть руки не оборвала. Не смогла себя удержать, влюбилась: цвета, техника плетения, завораживающее мастерство… Мне объяснили продавцы в магазине, что этот тип ковров называется «ковер невесты», что девушки плетут его перед свадьбой… ну, в общем, изящество легенды, предания-сказания… неважно! Он лежит у меня в спальне на полу, и я иногда ловлю себя на том, что долго смотрю, практически ни о чем не думая, на его узоры. Растворяюсь в замысле, в мастерстве. Интересно: женщины, которые плетут эти ковры, эти узоры… они думают о покупателе, делают это, чтобы понравиться? Вряд ли. Уверена, что их меньше всего занимает эта мысль. Сам узор, власть мастерства, твоя собственная власть создателя – вот что ими владеет. Я ответила на вопрос? Хотя, добавлю: восторг, удовольствие «покупателя» перед этой красотой «создателей» безусловно греют.

– Поняла, но раз уж мы начали с писательской кухни, расскажите, пожалуйста, как Вы придумываете своих героев, сильно ли вживаетесь в них в процессе работы и как расстаетесь с ними, заканчивая работу над книгой? И как управляетесь Вы с таким количеством ярких героев?

– Вы сейчас через запятую разобрали живой организм: ручки-ножки, глазки-бровки, до-ми-соль-до. Как там у классика: «Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп». Количество ярких и неярких героев не пересчитывается, они во мне звучат, как аккорд, каждая нота на своей строчке нотного стана. И как в аккорде ноты, герои возникают в нужном месте сюжета и выполняют (диалогом, действием) свою функцию. Герой не придумывается, а вынашивается, выхаживается, как живой ребенок. Прорастает, как растение в процессе написания всей вещи, с первой фразы и до последней точки. Феллини говорил, что «знакомится с будущим фильмом», еще не понимая его характера, постепенно его узнавая. И это – очень точно. У каждой книги – свой характер, своя атмосфера, свои узоры… Возвращаемся к плетению ковра. Как расстаюсь? Двояко: с одной стороны, облегчение от благополучного завершения долгой и трудной дороги, с другой стороны – как пробуждение от сна.

– Ваша жизнь кажется богаче любого романа: родились и росли в Ташкенте, жили и трудились в Москве, и вот уже 30 лет или больше, как живете в Израиле… А сколько еще стран просто объездили и описали в своих книгах, не счесть. О волшебном городе Ташкенте Вы писали много, о прекрасном и героическом Израиле тоже. А Москва? Или не заняла она в сердце такого же места, как Ташкент и Израиль?

– Ну что вы, побойтесь Жюль Верна, или, скажем, Достоевского, с его каторгой. У меня весьма заурядная биография. Мало ли кто и по каким причинам, и куда переезжал в прошлом и нынешнем веках! Наиболее значительное в моей судьбе – эмиграция. Но в конце 20-го века подобный вираж доминирует в судьбах у многих миллионов. Что касается стран, которые я объехала, вернее, в которые зарулила… Опять же: в наше-то время, в эпоху бесконечных туроператоров или даже простого «клика» в интернете? Поверьте, у меня есть знакомые, которые просто пересаживаются с одного лайнера на другой, заскакивая домой недели на две после упоительного путешествия по Перу, перед тем как прыгнуть в небольшой круиз по странам Средиземноморья. Нет, я слишком люблю свою каморку и свой обшарпанный письменный стол, за которым написано большинство моих книг. К тому же, во мне очень мало любопытства к «достопримечательностям». Есть страны, куда я могу ездить по многу раз – Италия, Испания, Чехия… И есть целые континенты, куда меня калачом не заманишь. Другое дело, что я могу описать любое пространство, в котором предлагается действовать моим героям. Но и это не ново, и совсем не трудно в эпоху интернета. Тот же Жюль Верн написал девять романов, действие которых разворачивается в России, где писатель никогда не бывал. В то время это было изрядной работой для литератора… Москва у меня присутствует, вполне. В романах «На Верхней Масловке» и «Синдикат», во многих новеллах и рассказах. В общей сложности, я прожила в Москве 10 лет. Не так уж и мало.

– А есть место, где Вы еще не были, но куда хотели бы попасть?

– У меня есть одно такое. Это страна, где какое-то время жили мои предки: Пор­тугалия. Из Португалии родом был Бенедикт Спиноза, мой предок по отцовской линии. Из Португалии его семья при­ехала в Голландию. Очень хочу попасть в несколько мест там – Лиссабон, Порто… Надеюсь, попаду… Пока не загадываю и билетов не заказываю. Ви­димо, надо всегда держать про запас нечто вроде ну не мечты, но… намерения.

– У Вас много сюжетов из жизни эмигрантов в Израиле. Теперь, наверное, Вас спрашивают и о нынешней русской эмиграции, и о мигрантах, которыми становятся украинские беженцы. Встречались ли Вам люди из той и другой категории нынешней волны? Сопоставимы ли эти два потока?

– Конечно, есть у меня множество и знакомых, да и друзей из последней волны эмиграции и беженства. Сейчас трудно говорить о каких-то четких разграничениях этих потоков. Слишком всё свежо, слишком болит. Да я и не люблю говорить «вообще», это как-то не пристало писателю, который всегда озабочен конкретной судьбой. Социологи, аналитики, комментаторы всех мастей оперируют общими понятиями, процентами и большими числами. Писатель занимается судьбой отдельных лиц. А судьбе нужно время, чтобы она развернулась на фоне свершившегося катаклизма. Время нужно, понимаете? Писатель говорит своим языком – языком написанной книги, а книги быстро не пишутся.

– Как современная российская литература, на Ваш взгляд, реагирует на всё. происходящее с нами сегодня? Есть ли уже тексты, которые каким-то образом, прямо ли, косвенно ли, но отражают это? Не публицистика, а именно литература?

– Повторяю: нужно время. Год – это слишком короткий период для вынашивания настоящей глубокой литературы. Не публицистики. Эти жернова мелют медленно, не говоря уже о том, что подлинную историческую картину этой войны, свободную от шелухи пропаганды, от напора журналистики с обеих сторон, мы увидим не скоро. Но, уверена, такое время настанет, и тогда в дело вступит Искусство.

– Ваши книги переведены на сорок четыре языка мира. Переводчики не жалуются на трудности в работе? Как удается им передавать атмосферу Вашей прозы? Ведь в ней так много понятий, смачных выражений, идиом, просто реалий нашей жизни, неведомых другим народам... Что говорят об этом они сами?

– Да, это вечная проблема. Дело даже не в трудности языка моей прозы. Существует множество объективных непреодолимостей в деле переноса реальности с одного языка на другой, точнее, из одного мира в другой. Но бывают удачные такие переносы. Например, говорят, польские переводы моих книг хорошо читаются и хорошо принимаются читателем. Недавно вышли четыре романа на китайском…Понятия не имею – что и как там переведено. Впрочем, китайцы – рекордсмены по адаптации чего угодно в свою жизнь. В конце концов, всё упирается в личность и талант переводчика, в его ум и умение проникнуться «веществом» литературного произведения. В последнее время меня привел в восторг перевод романа Дэниела Мейсона «Зимний солдат». Перевели его Александра Борисенко и Виктор Сонькин. Вот это работа, это блеск! Читаешь русскую книгу, у героев которой почему-то иностранные имена. Невероятно тонкая и талантливая работа.

– Почитаем и мы! А Вы получаете письма от читателей? Как часто и по каким поводам? Не мешают ли они Вам работать?

– Мне мешает работать даже пение птичек за окном. С возрастом мешает все, собственная спина в том числе. Писем от читателей я всегда получала множество, в этом я – счастливый писатель. Стараюсь обязательно ответить, хотя бы несколькими словами. Но есть поразительные письма – глубокие, умные, по-настоящему литературоведческие. И тогда у меня с незнакомым человеком завязывается долгая литературная история, которая, были случаи, завершается… книгой.

– А с какого возраста Вы себя помните? И верите ли Вы, что Лев Толстой помнил себя еще в утробе матери?

– Насчет утробы… плохо себе это представляю, Толстому виднее. Но помню себя в довольно раннем возрасте. Я вообще была странным ребенком. Маленьким. Родилась очень мелкой, и довольно долго не дотягивала до нормы в весе и росте. Но начала очень рано и бойко разговаривать. Запоминала целые поэмы, которые в то время ребенок мог слышать из постоянно работающего на любой кухне радиоприемника, и всё время «выступала». Мама для оздоровления ездила со мной в разные дома отдыха в горах Чимгана, в Брич-муллу, например. И я там зажигала перед публикой. Представляю, это дикое впечатление: такой гномик, протягивающий ручку-веточку и завывающий: «Не образумлюсь… виноват…. и слушаю – не понимаю…»

– Да, я думаю, это было сильно! Малышка, детский голосок и вдруг: «Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок…» Насколько хорошо известна Вам история Вашей семьи? Ваши родители много рассказывали Вам о Ваших предках? Существует ли у Вас Ваш семейный архив? И кто его хранитель?

– Все более-менее обрывочно, что, в сущности, для литератора – замечательно: есть поле для воображения. Кто в те времена хранил архивы, кто гордился предками, что вы! Так, какие-то смутные противоречивые сказания. Нет, хочется, конечно, богатого фамильного древа… но семьи моих предков, полагаю, были простыми украинскими евреями – с разными вкраплениями, конечно. Существуют разные сюжеты, которые я рачительно разработала: для писателя собственная родословная – богатая местная жила, которую он просто обязан пустить в дело. Архив? Хранитель?! Вы еще спросите, есть ли у меня дворецкий или экономка. Есть какие-то старые семейные фотографии, вывезенные в сумке в эмиграцию. Из них любимая: прадед и прабабка чинно сидят перед фотографом. За ними стоит моя молодая бабушка и ее сын (и мамин брат) Яша лет девяти. А мама, восьми лет, сидит с куклой на коленях. И птичка вылетает. Вот и весь архив. Но тут еще надо знать мое полное равнодушие ко всем на свете архивам. После выхода новой книги я уничтожаю все, что сопровождало ее написание.

– В Ваших книгах особое место занимает любовь. И она у Вас чаще, мне кажется, все-таки счастливая, чем трагическая. Так ли это? И почему, если так? Ведь несчастливая любовь для описания интереснее, нет?

– Нет, это вы плохо штудировали мои книги. Где она счастливая? В «Почерке Леонардо»? В «Синдроме Петрушки»? В «Белой голубке Кордовы»? В «Наполеоновом обозе»? Скажите спасибо, что не всех героев я пускаю в расход. Даже если, как в «Маньяке Гуревиче», герои к финалу остаются в живых, то проходят они вместе такое, что мало никому – ни читателю, ни им самим – не покажется.

– А в Вашей жизни любовь тоже занимает важное место, правда? Вы прекрасная мать, и бабушка, и жена, и глава большого семейства. Это еще один Ваш талант – семейный? Как Вам удается и удавалось, пока росли Ваши дети, совмещать тяжкий и нервный писательский труд и семейные обязанности?

– У меня есть две книги, «Больно только когда смеюсь» и «Одинокий пишущий человек», а также сборник эссе «Под знаком карнавала», где я самым подробным образом рассказываю – как повезло моей семье, мужу и детям оставаться до сих пор в живых и в здравом уме с мамашей-писательницей. К чему повторяться. Доля это тяжелая. Никаких семейных талантов, кроме таланта устроить скандал и катастрофу на ровном месте, не имею. Мать и бабка я лютая, жена деспотичная. Не дай бог никому! Причем, будучи человеком реалистично мыслящим, никаких комплиментов на сей счет не принимаю.

– Сурово. А не могли бы Вы рассказать, где Вы живете в Израиле и как устроен Ваш дом и быт? И насколько комфортна жизнь по такой модели – два художника, две творческие личности живут и трудятся под одной крышей?

– Сейчас уже, слава богу, крыши у нас с художником разные. То есть, в том же подъезде на четвертом этаже у Бориса мастерская. Я говорю ему «Ты – единственный в мире художник, который на работу добирается в лифте». Мы живем в пригороде Иерусалима в горах. Поселок маленький, но для меня – недостаточно маленький. Мне бы хватило семей тридцать вокруг. Одну из кладовок я превратила в свой кабинет. Я, как Высоцкий, как Чехов, люблю маленькие помещения, в них лучше работается. Квартира у нас небольшая, зато два огромных балкона, где я экспериментирую с разными цветами. Это очень успокаивает. Цветы, и вообще растения, животных, я люблю больше, чем людей.

– Унаследовал ли кто-то из Ваших детей или внуков Ваш литературный или актерский талант?

– Дочь пишет что-то, но на нерусском языке, на английском – поди разбери, есть там талант или нет. Внучка, мне кажется, могла бы стать неплохой актрисой, судя по тому, как мгновенно и артистично она врет. Внук тоже врун отчаянный, но мозги у него скорее технические. И в шахматы он обыгрывает взрослых дядей. Очень надеюсь на свое третье поколение. Они внутренне вполне себе свободные и ничем не омраченные наглецы. Это привлекает.

– Считаете ли Вы себя счастливым человеком?

– Прежде всего, мне везло. Я очень везучий человек, потому что удивительным образом моя судьба как-то совпала с моим характером. Мне были отпущены какие-то актерские данные. И когда совсем не на что было жрать, я ехала выступать. Я опять-таки не стеснялась развлекать публику. Это было абсолютно эстрадное выступление. Я не надувала щеки как писатель, как отец русской демократии. Я их веселила, как актерка. Мой муж говорил: «Наша мама шансонетка, любит ночью танцевать». Так что изначально бог мне как бы вот эти поплавки бросил и сказал: «Ну, лови, держись!» И я держалась. Я очень крепко держалась. Я хваткая в работе. Я тягловая лошадь. И это тоже большое везение, потому что по гороскопу я Дева. Человек обязан трудиться. И надо встать в 4–5 утра, погулять с собакой и садиться за компьютер.

– У Вас много литературных наград. Какая премия Вам дороже всего?

– Мне импонируют, знаете, какие-то не стандартные премии. Вот за рассказ «Адам и Мирьям» я получила премию фонда Табакова с впечатляющей записью – за что. Не буду повторять и хвастаться. Но там отмечены и человечность, и пронзительная правда характеров. Это приятно: актеры меня вообще любят, я знаю. В театральных вузах, на вступительных экзаменах, и затем на просмотрах, на дипломах, многие будущие актеры читают мои рассказы и отрывки из повестей или романов.

А еще мне приятна премия «Портал», причем, главная премия за роман «Почерк Леонардо». Казалось бы – ну и что такого? А дело в том, что эта премия – за лучшее фантастическое произведение. Сама я ни черта в фантастике не смыслю, и вот, получила премию за… фантастику.

Ну, и главная гордость: первая премия за лучшее авторское прочтение, данная мне за «Маньяка Гуревича». Я ведь обожаю начитывать собственные опусы и делаю это, между нами говоря, куда лучше актерской братии.

– Вы делаете это изумительно. Ваши аудиокниги прекрасные. Вспомним вопросник Маркса. Какое качество в женщинах Вы цените превыше всего? А в мужчинах? А вообще в человеке?

– Вы как-то прелестно разделили эти три пола. Я вообще-то не разделяю людей (по отношению к ним) по половому признаку. И к каждому человеку отношусь отдельно, интуитивно. Одному могу простить резкость за что-то примечательное в характере, что меня очаровывает; другому не спущу вообще ничего, хотя могу восхищаться каким-то его талантом. Я ведь писатель, то есть, могу изобразить кого угодно. Я могу целый вечер сидеть, безропотно снося хамство и глупость… только потому, что весь этот вечер наблюдаю типаж.

– Любите ли Вы выступать с творческими вечерами? Ваш актерский дар и прекрасный голос делают эти вечера незабываемыми. Слушатели уходят счастливыми. Получаете ли Вы сами от них удовольствие?

– Это зависит от множества причин. Бывает замечательный зал, теплый, участливый, слушают чутко, вопросы задают в самую точку… А бывает зал, когда работаешь, как в вату. Актеры это знают отлично. Мы как раз недавно обсуждали это с Игорем Мироновичем Губерманом. Один вечер проводишь на крыльях восторга. После другого выползаешь, взмыленная и дико уставшая. Это удача, лотерея, как множество лотерей по самым разным темам в нашей жизни.

– Стоит ли писателю заниматься политикой? Что может сделать сегодня, например, для возвращения мира писатель, оружие которого всего лишь слово?

– Самое последнее для писателя дело (по моему, конечно, убеждению), политические воззвания, пасквили и вообще, прямые высказывания. Оружие писателя – я уже упоминала это – художественное слово. Именно оно у писателя – наиболее впечатляющая сила. Когда в Германии жгли книги Томаса Манна, он писал роман «Иосиф и его братья». И этот роман остался в вечности.

– Спасибо и будем ждать встречи с Вами в Германии!

Наталья Ухова (Бохум)

Читайте также:

1. Дина Рубина: новая трилогия «Наполеонов обоз». Журнал «Партнёр», № 5 / 2019. Автор Ю. Шкляр
2. «Время читать» с Диной Рубиной. Журнал «Партнёр», № 3 / 2022. Автор Н. Ухова
3. Время читать. Дина Рубина, какой мы ее любим. Журнал «Партнёр», № 10 / 2020. Автор Н. Ухова