Темы
Oксана Козак
Как я училась рисовать
Память сохранила маленький школьный эпизод, как папа доказывал учительнице рисования, что мой рисунок очень хорош и не заслуживает двойки. Он махал перед ее носом вырванной из альбома бумажкой с изумительно красивой красной «двойкой» в правом углу.
Рисунок разделил со мной все радости и горести до сегодняшнего дня. Он сохранился чудом.
На желтой страничке трехглазые гиганты с разным количеством пальцев на руках и ногах враждебно таращатся на того, кто держит в руках рисунок. Где-то внизу ковыляют автобусы с квадратными колесами, а дома с кривыми окнами могут поместиться в заднем кармане брюк. С неба свисают деревья, а где-то далеко хищно кружат птеродактили. Тогда я увлекалась мезозоем, динозаврами, а еще – инопланетянами, призраками и всем тем, что хоть каким-то образом родственно вышеперечисленному. Да, еще я нарисовала синим карандашом крик птеродактилей в виде треугольников разных размеров.
Я спокойно стояла рядом с папой. Если он считает, что рисунок хорош, то никакие двойки не смогут меня переубедить.
Это было очень давно, может быть, в позднем средневековье. Может быть, и раньше. Но папина вера в мой талант вела меня вперед, вернее, тянула за руку изо всех своих сил.
Я возвращалась к рисованию какими-то спазмами, время от времени, это был бег на короткие дистанции. Чтобы не расслабляться и держать себя в тонусе, я находила студию или учителя и самоотверженно высиживала несколько часов после работы, иногда прочно застревая в собственной усталости, как моллюск в раковине.
В советские времена всё было проще. Студии были бесплатными, достаточно было прийти и записаться. Когда учеба стала привязываться к деньгам, возможности сразу стали мизерными.
В студии при заводе «Большевик» учитель задавал интересные темы: нарисовать «страсть», или «силу», нарисовать «безысходность» или «красоту». Мы старались. Горшки и живая натура были обязательными составляющими на уроках, а домашние задания – необычными и привлекательными. Учитель хвалил мои рисунки, подробно рассказывал свои впечатления, но я была критична к себе самой. Я перестала ходить в эту студию, потому что сменила место работы.
На вечерних курсах в Академии художеств мы рисовали гипсовые части человека. Мне лучше всего удавался череп. А вся группа вместе с учителем обращала внимание на то, как улыбался мой нарисованный череп. Всё время по-разному. Его улыбка была то грустной, то застенчивой, то просто счастливой.
После долгого перерыва я нашла на страничке репетиторов адрес художницы, которая закончила Академию и решила подрабатывать учителем. Она жила в центре. Меня удивила почти пустая квартира и стены, выкрашенные так, как будто не совсем трезвый дворник выливал на них вёдра краски разных оттенков.
На следующем уроке стены поменяли окраску. Потом они стали черными, и мебель исчезла из квартиры. Как оказалось, моя учительница страдала частыми депрессиями. Стены она перекрашивала каждый раз в зависимости от настроения, а в состоянии подавленности просто выбрасывала мебель.
В качестве натуры она неизменно ставила горшок, чайник и яблоко.
Интересно, что она исповедовала какое-то ответвление буддизма, переделанное на западный манер. Во время уроков она включала записи молодого проповедника, который бодрым голоском говорил и говорил... Это трудно было переварить или запомнить. Это был, что называется, поток сознания: примеры бытовых ссор соседей, отношения между кроликами, тиграми и «просветленными», падение метеоритов, теракты в Англии, каннибалы в Конго, коалы в Австралии… Художница явно наслаждалась, слушая внимательно, как говорится, с замиранием сердца. Она утверждала, что это способствует творчеству, но лично у меня оно способствовала глубокому отупению. Непонятно было, зачем это говорилось, но аудитория была в восторге. Это слышалось по записанным аплодисментам. Я уходила с распухшими мозгами, плохо ориентируясь в пространстве и времени. Но это еще не всё.
У нее была близкая подруга из Харькова, так сказать, идеологический близнец. Подруга часто приезжала в Киев с трехлетней дочкой и останавливалась у нее на квартире. Принцип воспитания ребенка был чисто буддийский: делай, что хочешь, ты свободна, всё равно ты – чье-то перевоплощение, и в твоих поступках проявится сущность перерожденного. Обычно девочка брала на кухне кастрюлю и большой половник, садилась со мной рядом во время уроков и изо всех сил колотила по кастрюле, испытывая при этом явный восторг. Мама считала, что она в прошлой жизни была музыкантом, я же подозревала, что садистом.
Странно, но весь этот шум учил меня уходить в творчество, отбрасывая то, что ему мешает. Это было очень трудно. Я сама когда-то увлекалась буддизмом и хорошо помнила наставления Чогьям Ринпоче: «Для того, чтобы достичь молчания, вы не станете прогонять прочь птиц, потому что они создают шум, не станете останавливать движение воздуха над бурной рекой, чтобы создать покой, а примете все эти явления; и тогда вы сами осознаете безмолвие».
Я мысленно повторяла наставление, но всё равно грохот кастрюли застревал в голове и долго не выветривался.
Подруги ели только духовно здоровую пищу. Непонятно было, зачем приготовленное из сои блюдо называть «жаркое», которое в моей голове ассоциировалось с мясом, но на стол подавали котлеты из сои, молоко из сои и остальное. Они приглашали меня к столу очень торжественно и радостно, и я была благодарна им за это, но съесть за один присест тарелку борща и гигантскую тарелку «жаркого» из сои было просто нереально. Это явно их расстраивало. Правда, я честно старалась.
Вообще-то я даже привязалась к этим девочкам. В них была какая-то запредельность. Казалось, они заскакивали на пару часиков в это измерение, а затем надолго исчезали в космосе. Они были очень дружелюбны, и это притягивало.
Потом мне изменили расписание на работе, и я рассталась с учительницей.
Курсы на Андреевском были наиболее увлекательными. Я ходила нерегулярно, потому что не всегда была возможность заплатить за урок и натуру. Я рисовала очень быстро. Заканчивала один рисунок за два часа, а затем час ходила за учителем, слушая, как он исправляет рисунки других учеников. Все спрашивали, как мне удается рисовать так быстро, заканчивать сложный акварельный натюрморт меньше, чем за один урок. Я не знаю. Привычка. Я всё делаю быстро.
В студию приходил один парень – красивый, высокий украинец. Я наслаждалась его напевным, очень грамотным украинским языком. Он работал переводчиком. Всё время моего знакомства с ним он рисовал горшки. Учитель сначала запрещал ему, потом ставил условие, что не будет учить, потом прятал горшки. Не видя горшков в студии, паренек так явно отчаивался, что горшки снова появлялись на подставке. Никакие убеждения не помогали, и учитель махнул рукой: пусть рисует, что хочет. Я пыталась шутить, язвить, придираться, но всё было напрасным – он был нечувствителен к насмешкам.
Я часто приносила в студию то, что было бы интересно нарисовать – вазы, скатерти, цветы, рыбу, игрушки, раков... Один раз я нашла дома два горшка необычной формы и приволокла в студию. Парень радостно схватил их, водрузил на стул и увлеченно сел рисовать. Его восторгу не было предела: ура, новые горшки! Короче, мы забили на желание что-то исправить...
Одна девочка всегда приносила большой акварельный лист, крепила его на мольберте, раскладывала краски, садилась перед чистым листом и застывала. Она сидела так полчаса, но могла бы просидеть и все три. Учитель подходил к ней, садился рядом, говорил, как нужно начинать рисунок, но как только он отчаливал, она снова застывала. Учитель отказывался брать с нее деньги за урок, но тут она обижалась, настаивала…
Натурщики в основном были профессионалами. Они могли простоять три часа без движения с двумя пятиминутными перерывами в замысловатой, но полезной для учеников позе. Правда, иногда приходили случайные натурщики – люди, которым не хватало внимания: конечно, шесть часов подряд все на них смотрят и пытаются передать выражение, позу, особенности взгляда. Были переводчики, архитекторы, причём несколько раз, как оказывалось, – очень богатые люди. В конце сеанса они приглашали группу в ресторан.
У нас лечилась одна художница. Мы подружились. Она преподавала в Академии, и я могла ходить на ее уроки бесплатно. До смены или в выходные я мчалась, счастливая, на другой конец города и рисовала, рисовала…
Один из педагогов, очень старенький, у которого еще преподавал знаменитый Глущенко, учитель Гитлера, подошел как-то к моей работе с разбросанными головками лука и сказал: «У Вас потрясающее чувство цвета». Я даже не ожидала, что это будет так важно для меня!
Через месяц распродавали то, что осталось в мастерской Глущенко. Я купила его мольберт, похожий на гильотину. Он стоит у меня в комнате – огромный, тяжелый, знаменитый.
Hat mir gefallen?
Bewertet: 10)Kommentare (0)
dlt_comment?
dlt_comment_hinweis
Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich
Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.
Zur Anmeldung >>