Темы
Б о р и с Р О З И Н
ОДНА ЖИЗНЬ
Из неизданного энциклопедического справочника: ШАХОВ Илья Михайлович (1925 – 1986), советский композитор, автор многих театральных, концертных, эстрадных и вокальных произведений; как поэт - сатирик известен (к сожалению и надеемся – временно!) лишь узкому кругу друзей.
Он скончался в Москве в октябре 1986. Было ему всего 61. Но жизнь была прожита радостно, потому что был он человек светлый, радостный и добрый. И замечательно остроумный, поражавший людей, намного более, чем сам он, стойких к суровым обстоятельствам, умением защищаться от жестокой реальности и от её безжалостных ударов своей всегдашней способностью через иронию и шутку отринуть любую неприятность. А уж их-то выпало на его долю предостаточно.
Родившийся в апреле 25-го, талантливый еврейский мальчишка - скрипач, ученик Центральной музыкальной школы при Московского консерватории, осенью жестокого 41-го года пошел добровольцем оборонять столицу в составе того «ополчения» из неподготовленных и почти безоружных интеллигентов и престарелых служащих - рабочих, которых истинный виновник войны отправлял на смерть под немецкие танки, бомбы и пули. Погиб бы и 16-тилетний Илюша, как практически все полторы сотни тысяч патриотов - ополченцев, если бы не командир роты, двадцатилетний лейтенантик, понимавший, что на следующее ледяное октябрьское утро при новой германской атаке всем его неопытным воякам суждено неминуемо умереть. Он - то и отправил «музыкантика» ночью в штаб с каким-то поручением. А перед самым рассветом немцы и пошли в атаку как раз на этом участке фронта.
Проблуждав несколько суток, Илья обнаружил, что оказался в окружении: молниеносное наступление немцев оставило его в их глубоком тылу, где он и бродил пеший немало дней, то и дело встречая разъезжавших по дорогам немецких солдат, кричавших ему с подвод: «юде, юде», - проявляя поразительную способность, свойственную и сегодняшних юдофобам, с первого взгляда, издали и сходу распознавать евреев. Вконец простуженный, с обмороженными ногами, оказался он в простой крестьянской семье, где его выхаживали до весны 1942-го. Кстати, семейство тоже, но уже доброжелательно, спрашивало его: «Илюха, а в деревне-то говорят, что ты - жидок?!»
Когда же пришли «наши» советские войска, очутился Шахов в проверочном дисциплинарном батальоне, что были созданы по повелению «гениального диктатора всех народов», а затем - на торфоразработках. После войны прекрасно работал в оркестрах, ансамблях, театрах, жил полнокровно и духовно богато, радовал и смешил окружающих, а заодно спасал брата, инженера автозавода, арестованного в послевоенную чистку и загнанного в гулаг, куда, делясь последним, отправлял Илья еду и вещи.
Начал аранжировать чужие ноты, а главное - писать свои, проявляя в каждой оригинальный талант природного сочинителя музыки - весёлой, жизнерадостной, ироничной, подчас с сатирическим подтекстом, а то и с сарказмом, как говорится, с подковыркой: такую, услышав хоть раз, ни с какой другой не спутаешь, ни с чьей. От небольших эстрадных пьес перешел к театральным спектаклям, потом к опереттам и мюзиклам и, как ни мешали ему чиновники от культуры в министерствах, с блеском осуществил на сцене практически всё им написанное для музыкальных, драматических, детских и кукольных театров, прежде всего - для Сергея Образцова.
Сочинил превосходный концерт для трубы-соло с оркестром, был любим изрядным количеством людей за человечность, культуру, обаяние, легкий ум, доброту, безупречный вкус в музыке, в литературе и в политике. А в последнем бывал до безумия смел, почище многих диссидентов, дабы проявил еще один, на сей раз уж совсем редкий талант незаурядного поэта-сатирика.
Начал - то он стихотворчество, как обычно водится, с лирики, но исключительное остроумие взяло верх, и с начала 70-ых годов пошли у него чуть ли не одни политические сатиры, которые он безоглядно храбро читал в Союзе композиторов, в Доме работников искусств, в клубе литераторов, в дружеских компаниях, во всех театрах, где ему доводилось осуществлять свои спектакли, в оркестрах во время репетиционных перерывов и после репетиций.
Агенты работали повсюду и исправно доносили в ГБ о крамольных виршах; офицеры тайной полиции, которые тогда (а, может, и теперь) сурово «курировали» все советские организации, в том числе и театры, сами частенько присутствовали при Илюшиной читке, хохотали до слез и всякий раз дружно хлопали автору, но от ареста и иных осложнений спасало его то, что не пытался Шахов напечатать эти произведения ни в Союзе, ни в «сам», ни в «там» - издате. То есть, как очевидно заключило надзиравшее за композиторами гэбэшное начальство, «конкретных порочащих шагов и действий не предпринимал». А до гласности, увы, не дожил.
Складывается впечатление, что поговорка „Нет пророка в своем отечестве“ существует лишь в России. Нет, конечно, к „этим чудакам“ не очень-то прислушиваются и в других краях, но в нашем бывшем на них и вовсе не обращают внимания. А зря. Они оказываются стопроцентно правы. Вот что в далеком 70-ом году с двадцатипяти- и тридцатилетним опережением и точностью писал про все свершившиеся на наших глазах события девяностых и последующих годов Илья Шахов:
И снова придут Робин Гуды,
И снова угробим груды,
И снова пойдем за правду,
На этот раз скажут - взаправду…
То-то начнется умора:
Дядину виллу у моря
Отнимем для детского сада,
А дядю - пинком по заду.
Отменим все спецбуфеты,
Спецдачи и спецпакеты.
Кончится это б…ство:
Свобода! Равенство! Братство!
И тут-то придут Бонапарты,
Стасуют заново карты
И, спрятав тузы под скатёрки,
Сдадут нам одни… шестёрки.
То-то начнется умора:
Белую виллу у моря
Отнимут у детского сада
И снова дадут кому надо.
Снова начнется спецб…ство,
Спецравенство и спецбратство,
А также и спецсвобода
Для разных «врагов народа».
Вот тут-то придут Робин Гуды,
И снова угробим груды,
И снова пойдем за правду,
На этот раз скажут - взаправду…
Даже при исчезнувшем событийном фоне эти строки до сих пор - взрывчатый материал, опасный не только для полуисчезнувшего коммунистического режима, но и для повсеместно угнездившихся тайных и явных национал - шовинистов, лжепатриотов и малограмотных функционеров, способных за каждой строкой увидеть «оскорбление народа, национальной гордости, унижение достоинства» и т. д. и т. п. Взгляните, к примеру, «На смерть поэта», написанное в марте 1981 к столетию убийства Александра II народовольцами - террористами Перовской, Гриневицким и «мазилой» Рысаковым - оно имеет прямое отношение еще и к кончине Вл. Высоцкого, и к убийству диссидента Богатырева (оба - стихотворцы), а еще и к покушению на Брежнева, к изгнанию из страны Синявского и Солженицына, к высылке академика Сахарова…
Опять ничего нет в России нового,
Повторения видимо не надоели,
Убивают поэтов всё так же здорово,
Только теперь уж не на дуэли.
Убивают поэтов. Всё так же. Здорово.
Только теперь уж не по-дворянски:
Разбивают поэтам в подъездах головы
Без церемоний, по-пролетарски.
Значит, не будет и дальше нового -
В платочек сморкнётся Соня Перовская,
Встав на углу кольца Садового, -
Знак, что едет машина цековская.
Едет с пленума по озимым
С цифрой победной - сколько посеяно,
А может, со встречи с братом любимым,
То ли Хасаном, то ли Хусейном.
Едет с милицией, едет с помпою…
Тут и шарахнут: сначала «Мазила»,
Потом Гриневицкий своею бомбою
Себя подорвёт и дверцы ЗИЛ´а.
А дальше будет еще хренòвее:
Накроют Россию свинцовые тучи,
И только одно будет вечно новое -
Жидов поприжмут на всякий случай.
Эх, мне бы сбросить сто с лишним годочков,
Я в Петербург бы махнул на денёчек,
Сонюшке я, губернаторской дочке,
Не дал бы условно сморкнуться в платочек.
Я бы не дал её синие глазки
Петлёй погасить ради цели бредовой.
А вот Александр в карете царской
Сюда повернул, а не по Садовой.
Едет с конвоем, но, в общем, без помпы
Да и мечтает не об озимых.
Мы с ней обошлись бы теперь без бомбы,
Поскольку не так уж всё невыносимо.
Пошли бы домой с Гриневицким и Соней
И с Рысаковым - несчастным мазилой,
Спокойно промчались бы царские кони
И заодно пролетарские ЗИЛ´ы.
РЕЗЮМЕ: Жертв не надо, живите проще,
Ну её на … Сенатскю площадь!
Я пишу это накануне семидесятилетия осенних боев за Москву в 1941-ом. Мне необычайно повезло не только близко знать Шахова, но и сочинить с ним пару музыкальных комедий, шедших на советских сценах. Очень хочу надеяться, что стихи прекрасного музыканта, поэта и защитника Москвы станут достоянием читающей и думающей публики, навсегда неразрывно связанной с русской культурой, в которой столь сильны и неоспоримы традиции поэтической и политической сатиры. А этот жанр, следуя вековому предназначению, даже в новом столетии, начавшемся с великой крови (и это после зверски кровавого тиранического ХХ века!), бесстрашно обличает всё, что превращает и любую государственную власть, и отдельного индивидуума во всеобщее посмешище.
А теперь еще две «сказочных» поэмы…
КАК ЕВРЕИ В РОССИЮ ПРИШЛИ
(Внеисторическая справка):
История - дело тёмное,
Вранья накопилось не в меру:
Плетут летописцы, учёные,
А мы принимаем на веру.
Пишут: кто живо, кто сухо,
Где белят, я где измажут,
По фактам или по слухам,
А чаще - как сверху прикажут.
Вот так и в нашей теме -
над нею многие трудятся,
С вопросом этим всё время
В метро пристают и на улицах:
«Когда и зачем евреями
Себя наградила Россия?» -
Вопрос вполне своевременный.
Ответим, раз уж спросили.
Чему-то придётся поверить,
Чему-то и удивиться,
А если хотите проверить -
Спросите у очевидцев.
Век был тогда шестнадцатый,
Век был довольно противный,
В Европе режим был, признаться,
Ужасно непрогрессивный.
Князья и попы озверели.
Погромы. Реакция. Хамство.
И тут побежали евреи
К границам Московского царства.
Картавой толпой на рассвете
Пейсатые сбились мужчины,
Крикливые жёны и дети,
С талмудом бесценным раввины.
Один, что прямее носом
И русский знал поприличней,
С большим иностранным прононсом
Страже сказал пограничной:
«Простите акцент жидовский,
Царя разбудить не рано,
Чтоб нам на Руси Московской
Жить разрешил постоянно?»
Век был тогда шестнадцатый,
Век был довольно противный,
Но царь был, надо признаться,
Хоть грозный, а прогрессивный.
Денёк, правда, был неудачный:
К хмельному не слишком стойкий,
Четвёртый Иван встал мрачный
После вчерашней попойки.
Выжрав рассола банку,
Поднял глаза осовелые:
«Чтой-то на Русь срозаранку
Припёрлася нация целая?!
Хотят, вишь, ко мне в Рассею?
Пусть сполнят волюшку царскую -
Сменят закон Моисея
На веру мою христианскую.
И пусть чернявые бесы
На тряпки порвут свои талэс
И срежут дурацкие пейсы -
Иначе на кой они сдались!»
В отчаяньи взвыли раввины,
Их жёны от горя усохли,
Всё ширь среднерусской равнины
Пронзили еврейские вопли:
«На что нас, Иване, толкаешь?
Христос! Моисей! В чём тут разница?
Что, у Христа не такая ж
В пупырках жидовская задница?
С другой стороны, он опять же
По нашим еврейским законам
Обрезан и, может быть, даже
Чуть больше, чем нравится жёнам».
Иван как пристукнет посохом:
«Не трожьте Христа, иудеи!
По морю ходил, аки по суху,
Пока не распяли злодеи!» -
«Зато и не видим нахэс
(Счастья, мол), - хнычут евреи, -
Зря его вздёрнули на крест -
Надо б крестом по шее!
Ты-то таких на дыбе
Пытаешь до полной сласти,
На нашем месте и ты бы
Не дал пошатнуться власти.
Бекицэр. О трон хоть убейся,
Не станем рвать свои талэс,
Кромсать наши мудрые пейсы,
Что нам от предков достались!» -
Спор обещал быть длинным.
Царь, без того не кроткий,
Плюнув, сердитым клином
Наставил вперёд бородку:
«Вот что. Хотите в Рассею?
Сполните волюшку царскую:
Смените закон Моисея
На веру мою христианскую.
Разница или не разница -
Посля с попами обсудите,
А нонче Христовой заднице -
Велю! - и молиться будете!» -
«Зачем говоришь аф цалухэс
(Назло, мол)? - вопят иудеи. –
Дело конечно не в тухэс
(Не в жопе, мол), а в идее.
Имей же к нам а рахмунэс
(Жалость, мол), - плачут раввины. –
Честно, мол, аф бенимунэс,
Погибнет народ невинный!» -
«Так мать вашу в Бога, в Рассею! -
Терпение лопнуло царское. –
Добром же прошу: Мо-и-се-я
На веру сменить христианскую!
А то как пущу некрещёных,
Потом позову Малюту,
Докажем, что все вы шпиёны,
И кстати, отнимем валюту.» -
«О, вэйзмир! - вскричали евреи. -
Для этого нужен Малюта?
Пусти и оставь в нашей вере -
И будет тебе валюта!
А нет - так не надо грозиться,
Сиди спокойно на троне,
А мы на твоих границах
Умрём, но в своём законе...» -
Иван стал тих и рассеян,
Щупает крестик нательный:
Пустить - не пустить в Рассею
Этот народец идейный?
Судьба обошлась с ними круто,
А веру крепко держат!
Ну и конечно валюту -
За это их, видно, и режут.
У нас на Руси не тесно,
Пробиться бы только к морю!
К тому же, зело интересно,
Как наших попов переспорют.
А выгнать всегда не поздно -
Это, небось, не татаре.
«Пустим!» - решился Грозный.
«Лехаим!» - сказали бояре.
Русским царям историки
Разных злодейств пришили:
Садисты, мол, все, параноики,
Вроде Сосо Джугашвили.
А вот вам Четвёртый Иванушко
(Хоть кровушки попил достаточно)
Терпел же евреев рядышком -
Значит, был в меру припадочный.
Сына-то он за дело
В висок посошком шарахнул,
Поскольку его задело
Что тот про жидов что-то вякнул. -
«Твои, - говорит, - любимчики
Гнут-то куда, не видишь?!
Жрут наши русские блинчики,
А матерятся на идиш?!»
Тут царь его - тюк по головке
(В горячке казус вышел),
А Репин отцу в Третьяковке
Слезинку из глаза выжал.
Потом уж конечно причину
Замяли в легендах и пьесах,
А толком взгляни на картину -
Там царь уже в маленьких пейсах.
Век был тогда шестнадцатый,
Век был довольно противный,
Но царь был, надо признаться,
Хоть грозный, а прогрессивный!
(БР: Сосо Джугашвили - первое имя уменьшительное от «Иосиф», фамилия - истинная, по паспорту Сталина.)
ПРОДОЛЖЕНИЕ СТАРОЙ СКАЗКИ
БР: 1977 год , во всех советских газетах существовала особая
рубрика «Горячо обсуждаем проект новой Конституции»;
Илья Михайлович тоже принял участие:
Жили-были старик со старухой,
Старик Иван со старухой Рухл.
Бывают и в сказках такие семейки:
Русский дед женат на еврейке.
Бабка к тому же была некрещёная -
Рухл - имя Рахиль сокращённое.
Стало быть, жили старик со старухой,
Старик Иван со старухой Рухл,
Жили не в Англии, жили не в Турции,
Жили под солнцем одной Конституции.
Старик ловил себе неводом что-то,
Старуха тоже пряла чегой-то.
На жизненный уровень им хватало,
Только деду того было мало -
Как ему ни пилось и ни елось,
А всё время чего-то хотелось.
И в одночасье он своей сахарной
Так говорит: «Послушай, Исаковна!
Ноне рыбачить нет настроеньица,
Килька - она никуда не денется,
Схожу-ка я за поллитрой в Подлипки!» -
Сам же попёрся к знакомой рыбке,
К той, непростой, что была фигурой
Среди поддонной номенклатуры.
Старик её навещал не часто -
К чему беспокоить большое начальство?..
О том, что меж ними случилось ранее,
Пушкин уже накропал вместе с нянею -
То не история, а предистория,
Вроде бы к сказке другой предисловие.
Стало быть, дед, заглянув в Подлипки,
Чуть под хмельком отправился к рыбке.
Вот с бережка о себе докладает,
Рыбка к нему из волны выплывает,
Вся в золотом блестит снаряжении -
Известное дело - на спецснабжении.
Ну, тары-бары: «Чего тебе, старче?
Небось, захотелось машины и дачи?
А может, приелось старухино тесто?
Подкинуть в баньку французского секса?» -
«Да нет, ничего мне не надо такого,
Хочу попытать лишь свободу слова,
Поскольку в нашей главной брошюре
Это право моё в ажуре».
Рыбка деду: «Да брось ты, старче!
Лучше бери двухэтажную дачу!» -
«Нет, - старик талдычит ей снова, -
Хочу попытать, мол, свободу слова,
Поскольку в самой главной брошюре
Это право в полнейшем ажуре». -
Плюнула рыбка солёной водою:
«Ну, если в ажуре - так х... с тобою!» -
Море, услышав такое дело,
Всё взбеленилось и закипело,
Небо враз помрачнело, намокло,
Только старик не понял намёка,
Вскинул свою бородёнку нахально
И забубнил так, что слышно глобально:
«Я не читал енти красные томики
И не силён в политэкономике,
Но замечаю дела несуразные,
Мысли лезут в голову разные.
Это конечно, что верно, то верно -
Жили мы раньше до ужасти скверно,
Бил меня в зубы царский поручик,
А рыбка ловилася вроде бы лучше»... -
Тут налетела нечистая сила,
Деда с собою пройти попросила:
«Ты, - говорят ему, - спятил, дед,
От психа и мелешь народу во вред».
Старик петушится: «В главной брошюре
Это право моё в ажуре.
Согласно ейной статьи и толкую!» -
«А мы тебе, дед, подберём другую:
Пошлём на спецкурсы, тебя там спецгномики
Поднатаскают в политэкономике».
Старуха ждёт зиму, старуха ждёт лето -
А старика всё нету и нету.
Делать нечего: к синему морю
Идёт просить подсобить её горю.
«Смилуйся, государыня - рыбка,
Надысь мой ушёл за поллитрой в Подлипки
И до сих пор ни слуху, ни духу,
А без Ивана нет жизни у Рухл».
«Да, было дело, - рыбка сказала, -
Я его тут кой-куда посылала.
Ладно, иди себе с Богом, бабуся, -
Иван твой на лавке сидит, уж вернулся». -
Старуха - домой. И точно: на лавке
Старик улыбается в полном порядке,
А рядом с корытом, что было разбито,
Зрит иноземное бабка корыто.
Ох, не иначе как рыбки чудачества -
Старое было со знаком качества,
Стирать дюже часто в нём приходилось,
На знаке как раз-то и прохудилось!
Прошло еще тридцать лет и три года.
Только в семье-то не без урода:
Старик наш опять навострился в Подлипки,
Ну, а оттуда - естественно - к рыбке.
«Давненько, давненько. Чего тебе, старче?
Неужто пришёл за обещанной дачей?
А может, того - из Подлипок Таньку
Подкинуть тебе ненароком в баньку?» -
«Да нет, ничего мне не надо такого.
Хочу попытать лишь свободу слова.
Поскольку в новой главной брошюре
Это право моё в ажуре». -
Рыбка с досады едва не плачет,
К даче даёт две машины впридачу,
Должность сулит и спецснабжение:
Не надо таблицы знать умножения,
Целыми днями точить будешь лясы
И колбасою питаться из мяса.
Старик не берёт ничего такого,
Долдонит своё про свободу слова,
Пальцем слюнявым в новой брошюре
Тычет статью, а статья в ажуре.
Плюнула рыбка водою солёною,
Смотрит на деда с тоскою зелёною:
Ну и говнюк же ты, старче, однако!»
Тут дед и брякнул: «Пошла ты на х..!»
Море, услышав такое дело,
Всё забурлило и закипело,
Небо враз почернело, намокло,
Только старик не понял намёка,
Вскинул свою бородёнку нахально
И запустил так, что слышно глобально:
«Мы - вашу мать! - совершили ошибку
В органы верхние выдвинув рыбку.
В ней проявился бо-пар-натизм
И ентот, как его... сволюнтаризм.
Такие в верхних органах лишние!
От них поберечь бы и органы нижние.
Наше с большим подъёмом собрание
Требует рыбкино переизбрание.
Взамен выдвигаем мою старуху,
Любимую всеми Исаковну Рухл.
А рыбку, была чтоб народу полезною,
На челюсть пустить старухи протезную.
Еще подойдёт ли эта особа -
У ней неизвестно какая проба!» -
Тут налетела нечистая сила,
Деда с собою пройти попросила,
Да называют его не дед,
А словом ненашенским «диссидент»,
Ну, а по-нашенски «диссидент»
Значит - «иди сиди десять лет».
Старик ершится: «В новой брошюре
Все права мои в полном ажуре!» -
«Учтём, - говорят, - и брошюру, а кстати и
То, на какой женат ты нации».
Старуха ждёт зиму, старуха ждёт лето,
А старика всё нету и нету.
Делать нечего: к морю синему
Идёт поклониться начальству сильному.
«Смилуйся, государыня - рыбка,
Мой-то как завернёт в Подлипки,
Так уж потом ни слуху, ни духу,
А без Ивана нет жизни у Рухл». -
«Не ведаю, - рыбка ей сухо сказала, -
На этот раз я его не посылала.
А если впрямую хочешь, открыто:
Таким вот засранцам дарить корыто?!» -
«Да ладно, в корыте много корысти ли?
Ты моего подведи под амнистию». –
«Статья не подходит», - кобенится рыбка. –
«А ты по здоровью, здоровьем он хлипкий». –
«Ну ладно, иди себе с Богом, бабуся,
Иван твой у лавки торчит, уж вернулся». –
Старуха в Подлипки. Точно: у лавки
Старик уж набравшись и в полном порядке.
С этой поры дед и стал мужчиною,
Как-то от рыбки вернулся с машиною,
Смотрит: дача стоит двухэтажная,
Набита вещичками комната кажная,
На полках одни только красные томики,
Чтоб не напутать в политэкономике.
Тут-то к нему рыбаков всякой нации
Едут заморские делегации,
Едут из Англии, едут из Турции:
Как, мол, с уловом и как с Конституцией?
Рухл, прижавшись к любимому Ване,
В русском встречает гостей сарафане,
Дед же при полной свободе слова
Всё завышает цифры улова.
В общем, ведёт себя без дурачества.
Тут же корыто со знаком качества,
Покрашено так, что не видно дырки,
А иноземное держат для стирки.
БР: Новым поколениям читателей не всё понятно в этой сказке. Поясню:
Конституций было в СССР две: Сталинская 1936-го года и Брежневская 1977-го, они издавались миллионными тиражами в виде брошюр, которые назывались «главными»;
Подлипки - большой подмосковный посёлок;
Номенклатура - так назывались высокие начальники;
Спецснабжение - для этих начальников существовали особые магазины, закрытые для простых граждан, где власть имущие за гроши покупали продукты и вещи;
Красные томики - в таком виде издавались произведения классиков марксизма - ленинизма;
Спецкурсы, спецгномики, нечистая сила - тюрьмы и концентрационные лагеря, сотрудники государственной безопасности, тайной полиции, которую шепотом называли «нечистой (дьявольской) силой»;
Знак качества - для улучшения очень некачественной советской продукции государство обманывало и свой народ, и весь мир, цепляя на вещи именно такую нашлёпку;
Бо-пар-натизм - искажённое просторечием политическое понятие «бонапартизм», восходящее к Наполеону Бонапарту и означающее воинственность, агрессию и возвеличивание одного деятеля;
Сволюнтаризм - также искажённое «волюнтаризм» (от латинского «воля»), обвинение, выдвинутое Хрущёву свергнувшими его заговорщиками (октябрь 1964), означает сумасбродную политику, исходящую из крайне субъективной воли одного человека и его произвольных решений;
Диссидент - несогласный с режимом человек, жестоко преследовавшийся советскими властями;
«На какой женат ты нации» - карьера женившегося на еврейке русского мужчины могла серьёзно пострадать от этого шага, крайне неодобряемого коммунистическими правителями - почти поголовными антисемитами.
Мне понравилось?
(Проголосовало: 11)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>